Хрущёвцы (2). Мао и ошибки Сталина.

[maksim_kot]

Продолжение. Начало: Хрущёвцы (1). В Монголии и Корее.

В Пекине, куда мы прибыли 13 сентября, встречали народом, музыкой, цветами нас и огромным множеством портретов Мао Цзэдуна. На аэродроме встречали нас Лю Шао-ци, Чжоу Энь-лай, Дэн Сяо-пин и другие, имена которых не помню.
Мы поздоровались с ними, пожелали им успехов в работе съезда, который они должны были открыть через два дня, и едва мы выдержали натиск их стереотипных формулировок: «великая честь», «большая помощь», «братья с дальнего фронта Европы», «делайте нам замечания» и тому подобных выражений, которыми несколько лет спустя мы насытились по горло. (Однако в те дни эти выражения, которые сопровождали нас на каждом шагу, не производили на нас дурного впечатления — мы считали их проявлениями китайской простоты и скромности.)
Мао Цзэдун принял нас во время одного из перерывов между заседаниями в одном зале, соседнем с залом съезда. Эта была наша первая встреча с ним. Когда мы вошли в зал, он встал, чуть-чуть поклонился, протянул руку и, оставаясь в таком положении, улыбаясь, подавал руку всем по очереди. Мы сели.


Слово взял Мао. Отметив, что они были очень рады друзьям из далекой Албании, он сказал несколько слов о нашем народе, назвав его доблестным и героическим народом.
— Мы питаем большую симпатию к вашему народу, — сказал он в частности, — ведь вы освободились раньше нас.
Сразу после этого он спросил меня:
— Каковы у вас отношения с Югославией?
— Натянутые, — ответил я и тут же заметил, что он открыто проявил свое удивление. «По-видимому, подумал я, он не хорошо в курсе наших отношений с югославами», поэтому я решил объяснить ему кое-что из длинной истории отношений нашей партии и нашей страны с югославской партией и с югославским государством. Я говорил кратко, останавливаясь на некоторых из ключевых моментов антиалбанской и антимарксистской деятельности югославского руководства и ожидая какого-либо реагирования с его стороны. Однако я замечал, что лицо Мао выражало только удивление, раз от разу он переглядывался с остальными китайскими товарищами.
— В этом деле, — сказал Мао, — ни вы, албанцы, не ошибались в отношении югославов, ни югославские товарищи не ошибались в отношении вас. Тут грубые ошибки допустило Информбюро.
— Мы, — сказал я ему, — хотя и не принимали участия в Информбюро, его известные анализы и позиции в отношении деятельности югославского руководства поддерживали, считали и считаем их правильным. Сами наши длительные отношения с югославским руководством убедили нас в том, что линия и позиция югославов не были и не являются марксистско-ленинскими. Тито является отпетым ренегатом.
Но, не дослушав до конца перевода моих слов, Мао спросил меня:
— Каково ваше мнение о Сталине?
Я ответил ему, что наша партия высоко ценила и ценит Сталина, как вождя, за которым числятся огромные и всесторонние заслуги, как верного ученика и продолжателя дела Ленина, как . . .
— Вы, — перебил он меня, — опубликовали доклад, с которым выступил товарищ Хрущев на XX съезде Коммунистической партии Советского Союза?
— Нет, — ответил я. — Подобного мы не сделали и никогда не сделаем.
— Вы, товарищи албанцы, — сказал он, — поступили совершенно правильно, линия вашей партии правильная. И мы так же поступили. Покуда само советское руководство официально не опубликовало этого доклада, нам незачем было издавать его, как это сделали некоторые.
Помолчав маленько, он продолжил:
— Сталин допускал ошибки. Он допустил ошибки и по отношению к нам, в 1927 году, например. И в отношении югославских товарищей он допустил ошибки.
Затем, медленно и тихим голосом, он заметил:
— Без ошибок нельзя идти вперед. — И он спросил меня:
— Допускала ли ошибки ваша партия?
— Нельзя сказать, что у нас не отмечались и ошибки, — сказал я ему, — но главное — мы боремся за то, чтобы допускать как можно меньше или совершенно не допускать ошибок, и, когда подобные раскрываются, мы боремся за их немедленное исправление.
Я «поторопился» с ответом. Ведь великий философ придерживался иного мнения:
— Ошибаться надо, — сказал он. — Воспитание партии невозможно, если она не привыкнет к ошибкам. Это имеет большой смысл.
Мы везде на практике встречали это «воспитание» на манер Мао Цзэдуна. Один китайский товарищ в дни съезда сказал нам:
— Люди у нас страшно боялись. Они старались не допускать ошибок, потому что опасались исключения из партии. Однако, благодаря правильной политике председателя Мао, эта боязнь уже преодолена, у членов партии растет инициатива и творческий трудовой порыв.
— Вот, — сказал он нам, — видите выступающего сейчас товарища? Это Ли Ли-сань, один из основателей нашей Коммунистической партии. В своей жизни он допускал тяжкие ошибки, причем не один, а три раза подряд. Были такие товарищи, которые хотели исключить из партии этого старика, но по настоянию председателя Мао он продолжает оставаться членом Центрального Комитета партии и ныне работает в аппарате Центрального Комитета.
Тем временем Ли Ли-сань выступал перед VIII съездом с новой «самокритикой».
— Я, — говорил он, — допускал ошибки, однако партия помогала мне. Товарищи, — продолжал он, — прошу вас помогать мне и в дальнейшем, ведь я опять могу ошибаться ...
Однако вернемся к встрече с Мао Цзэдуном. После его философствований о «большом смысле допущения ошибок», я воспользовался случаем и к тому, что я говорил выше о югославах, добавил еще агентурную деятельность белградских ревизионистов, пытавшихся осуществить заговор на Тиранской городской партийной конференции в апреле 1956 года.
— На наш взгляд, — сказал я ему, — они неисправимы.
Ответом Мао были слова в воздухе, на китайский манер:
— У вас правильная, марксистско-ленинская линия.
Настало время уйти. Я поблагодарил его за приглашение, за прием и за помощь, оказанную нам Китайской Народной Республикой.
— Нечего благодарить, — заметил Мао, — во-первых, потому, что наша помощь это нечто совершенно незначительное, — и он загнул один палец. — Во-вторых, — продолжал он и загнул следующий палец, — мы члены великой семьи социалистического лагеря, возглавляемого Советским Союзом, и это все равно, что одна рука отдает что-нибудь другой руке, части одного и того же тела.
Мы еще раз поблагодарили его и встали. Сделали несколько снимков, снова сжали друг другу руки и расстались.
Правду говоря, наши впечатления от этой встречи не оправдали наших ожиданий, и, выйдя оттуда, мы побеседовали с Мехметом и Рамизом об услышанном. Из беседы с Мао мы не научились чему-нибудь конструктивному, что могло бы пригодиться нам, и встреча показалась нам скорее знаком вежливости. Мы особенно разочаровались в том, что мы услышали из уст Мао об Информбюро, Сталине и югославском вопросе.
Но еще больше нас удивлял и беспокоил ход работы их VIII съезда. В основе всей платформы этого съезда лежали положения XX съезда Коммунистической партии Советского Союза, причем в некоторых отношениях тезисы Хрущева еще дальше были развиты Мао Цзэдуном, Лю Шао-ци и другими главными китайскими руководителями.
Мы почувствовали, что эпидемия современного ревизионизма уже заразила и Китай. Тогда мы еще не могли судить о размахе этой болезни, однако то, что произошло и происходит в Китае, доказывает, что тогда китайские руководители поторапливались не плестись в обозе и даже захватить разноцветный флаг хрущевцев.
Помимо всего прочего, в докладах, которые на VIII съезде зачитали один за другим, Лю Шао-ци, Дэн Сяо-пин и Чжоу Энь-лай отстаивали и дальше углубляли неизменный курс Коммунистической партии Китая на широкое сотрудничество с буржуазией и кулачеством, они «доказывали», какие огромные выгоды имел «социализм» от хорошего обращения с капиталистами, купцами и буржуазной интеллектуальщиной и от выдвижения их на высокие руководящие посты, во всеуслышание пропагандировали необходимость сотрудничества рабочего класса с местной буржуазией. Коммунистической партии — с другими партиями — демократической и национальной в условиях социализма, и т.д. и т.п. «100 Цветов» и «100 школ» Мао Цзэдуна, которые расцветали и соперничали на заседаниях съезда, фактически расцветали и соперничали во всей партии и во всем государстве Китая. Эта маоцзэдуновская теория 100 флагов, широковещательно провозглашенная в мае 1956 г. кандидатом в члены Политбюро ЦК КП Китая Лю Дин-и, составляла китайский вариант буржуазно-ревизионистской теории и практики «свободного движения идей и людей», сосуществования всякого рода идеологий, течений, школ и школок при социализме (Позднее, помимо всего прочего, оказалось, что и насквозь ревизионистский декалог Мао Цзэдуна «О десяти основных отношениях» относится именно к этому периоду «весны» современного ревизионизма. (Примечание автора).).
Позднее я многократно возвращался к этому периоду истории Коммунистической партии Китая, желая выяснить, почему впоследствии создалось впечатление, что глубоко ревизионистская линия 1956 г. изменила русло и на некоторое время стала «чистой», «антиревизионистской», «марксистско-ленинской». Это факт, например, что в 1960 г. Коммунистическая партия Китая, казалось, решительно про- тивопоставилась ревизионистским положениям Никиты Хрущева, подтвердила, что она «отстаивает марксизм-ленинизм» от извращений. Именно потому, что Китай в 1960 г. выступил против современного ревизионизма и занял (для видимости) марксистско-ленинскую позицию, наша партия оказалась на одной и той же с ней баррикаде в начатой нами борьбе против хрущевцев.
Однако время подтвердило — и это широко отражается в документах нашей партии, что Коммунистическая партия Китая как в 1956 г., так и в 60-ые годы, ни в одном случае не исходила и не действовала с позиций марксизма-ленинизма.
В 1956 г. она поторопилась захватить флаг ревизионизма и подставить ножку Хрущеву с целью самой выступать в роли лидера в коммунистическом и рабочем движении. Однако, увидев, что в ревизионистском соревновании им не легко справиться с патриархом современного ревизионизма, Хрущевым, Мао Цзэдун и его компания изменили тактику, сделали вид, будто они выбросили прочь первый флаг, стали выступать «марксистами-ленин- цами чистой воды», пытаясь завоевать таким образом те позиции, которых им не удалось завоевать с помощью первой тактики. Когда и эта вторая их тактика пошла насмарку, они «выбросили прочь» и второй, якобы марксистско-ленинский флаг и выступили на арену такими, какими они были всю жизнь — оппортунистами, верными поборниками примиренческой и капитулянтской линии в отношении капитала и реакции. Все это впоследствии мы увидели и подтвердили в жизнь через длительную, трудную, но славную борьбу, которую вела наша партия в защиту марксизма-ленинизма.
После окончания работы съезда нас повезли в некоторые города и народные коммуны, как в Пекин, Шанхай, Тяньцзинь, Нанкин, Порт-Артур и т.д., где мы непосредственно ознакомились с жизнью и трудом великого китайского народа. Это были простые и прилежные, трудолюбивые люди, довольствовавшиеся скромными требованиями, они были внимательными к гостям. Из того, что сказали нам китайские руководители и те, кто сопровождал нас, и из того, что нам удалось увидеть самим, было ясно, что был достигнут ряд положительных преобразований и сдвигов. Однако это не соответствовало той степени, в какой их рекламировали, тем более, если учесть чрезвычайно большой людской потенциал китайского континента, прилежность и трудолюбие китайских людей.
В Китае удалось ликвидировать массовый голод, который был постоянной язвой для этой страны; были построены заводы и фабрики, организовались народные коммуны, однако видно было, что уровень жизни был еще низок, далек от уровня жизни не только развитых социалистических стран, но и нашей страны. Во время поездки по этой огромной стране и встреч с людьми из масс, мы замечали, что они вели себя действительно хорошо, корректно, однако бросалась в глаза также некоторая застенчивость по отношению к нам и к тем, кто сопровождал нас. В их словах, в их отношении к кадрам, видно, сквозило кое-что из прошлого. Было ясно, что многовековое прошлое, абсолютная власть императоров, китайских феодалов и капиталистов, иноземные японские, американские, английские и другие эксплуататоры, буддизм и все другие реакционные философии, начиная с древнейших и вплоть до «современнейших», — все это не только обрекло этот народ на страшную экономическую отсталость, но и укоренило в его мировоззрении, в его образе поведения, в его манере говорить умонастроение холопства, покорности, слепого доверия, беспрекословного повиновения авторитетам всякого уровня. Однако этого, естественно, нельзя было сразу преодолеть, и это мы считали атавизмом, который будет преодолен в сознании этого народа, который, благодаря своим положительным качествам и при правильном руководстве, мог бы совершать чудеса.

Отрывок взят без сокращений.

На одном из совещаний лидеров партий в Москве (1957 год) дисккуссия о декларативном закреплении лидерства Советского Союза среди других коммунистических партий в совместном коммюнике (Гомулка был против).
Из главы 10. ВРЕМЕННОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ С ЦЕЛЬЮ ВЗЯТЬ РЕВАНШ:

Движимые совершенно другими, чуждыми марксизму-ленинизму целями и соображениями, на Гомулку ополчились и Ульбрихт, Новотный, Живков и подавно, Деж и др. Они превознесли Советский Союз и Хрущева, и относительно этой проблемы обрекли на меньшинство своего идейного брата.
Мао Цзэдун, с места, бросался «аргументами».
— У нашего лагеря, — сказал он, — должна быть голова, ведь и у змеи имеется голова, и у империализма имеется голова. Я бы не согласился, — продолжал Мао, — чтобы Китай называли головой лагеря, ведь мы не заслуживаем этой чести, не можем играть этой роли, мы еще бедны. У нас нет даже четверти спутника, тогда как у Советского Союза их два. К тому же Советский Союз заслуживает быть главой, потому что он хорошо обращается с нами. Посмотрите, как свободно высказываемся мы теперь. Будь Сталин, нам было бы трудно говорить так. Когда я встретился со Сталиным, перед ним я почувствовал себя как ученик перед учителем, а с товарищем Хрущевым мы говорим свободно, как равные товарищи.
И, будто этого было мало, он продолжил на свой манер:
— После критики против культа личности у нас будто свалилась с плеч гора, которая порядком давила и мешала нам правильно понимать многие вопросы. Кто свалил с нас эту гору, кто помог нам всем правильно понять культ личности?! — спросил философ, замолчал маленько и тут же ответил: — Товарищ Хрущев, и спасибо ему за это.
Вот так отстаивал «марксист» Мао положение «с Советским Союзом во главе», вот так отстаивал он и Хрущева. Но в то же время, будучи эквилибристом, чтобы не обидеть Гомулку, выступавшего против этого положения, Мао добавил:
— Гомулка — хороший товарищ, его надо поддерживать, ему надо доверяться!
Довольно острые споры велись также в связи с отношением к современному ревизионизму.
...
В один момент, с целью угомонить страсти, выступил и Мао Цзэдун на свой манер иносказания и намеков:
— При обсуждении любого гуманного... вопроса, — сказал он, — надо идти на бой, но и на примирение. Я имею в виду взаимоотношения между товарищами: когда у нас возникают разногласия, мы должны пригласить друг друга на переговоры. В Паньмыньчжоне мы вели переговоры с американцами, а во Вьетнаме — с французами.
Пустив еще несколько таких фраз, он сел на своего конька:
— Имеются люди, — сказал он, — которые являются стопроцентными марксистами, имеются такие, которые являются таковыми на 80 процентов, на 70 процентов, на 50 процентов; причем имеются и марксисты, которые могут быть таковыми только на 10 процентов. И с теми, которые являются десятипроцентными марксистами, мы должны беседовать, потому что от этого нам будет только польза.
Он помолчал, как-то отсутствующим взглядом повел по залу и продолжал:
— Почему бы нам группой в 2-3 человека не собираться в маленькую комнату и беседовать? Отчего нам не беседовать, руководствуясь стремлением к единству? Мы должны бороться обеими руками — одной против ошибающихся, другой — делать уступки.
...
Ревизионисты отступили вследствие борьбы, которая развернулась на совещании против оппортунистических взглядов на обсуждавшиеся проблемы. В результате, московская Декларация 1957 г. получилась вообще хорошим документом.
Ревизионизм, правый оппортунизм, был определен совещанием как главная опасность для международного коммунистического и рабочего движения.
Югославов это взбесило. Они еще до этого имели длительные споры с представителями Хрущева особенно относительно этого положения .
— Чего вы беспокоитесь? — утешали их хрущевцы. — Вас нигде не упоминают. Мы будем говорить о ревизионизме вообще, ни на кого не ссылаясь.
— Да, — отвечали им югославы, — но посмотрите на статьи Энвера Ходжа, которые вы помещаете и в «Правде»! Когда говорит против ревизионизма, Энвер Ходжа имеет в виду нас и называет нас по имени. Но и тогда, когда нас не называют по имени, все нас имеют в виду, поэтому мы не примем участия в совещании и не подпишем декларацию партий социалистических стран.
И они не подписали эту декларацию. Мао Цзэдун выразил свое глубокое сожаление:
— Они, — сказал он, — не подпишут декларацию 12 партий. Как правило, должно быть 13 стран, но югославские товарищи отказались. Нам нечего заставлять их. Они не подпишут ее. Я говорю, что они через 10 лет подпишут декларацию.  (Мао ошибся только в сроке. Не через 10 лет, а через 20 лет в Пекине с югославами действительно была подписана «декларация». Маоисты подписали свое преклонение перед Тито. (Примечание автора.))